|
Страница 10 из 21
Шиповник
Сны ему снились каждую ночь, но он забывал их сразу же после того, как
поднимался с постели. Но один сон, странный, оставивший после себя необъяснимую
тоску, помнился до мельчайших подробностей. Вот этот сон. Ярко-зеленый от
молодой травы пригорок, густо усыпанный полевыми цветами, на пригорке -
церквушка. Было в ней что-то одновременно и сиротское, и величественное. Он
бежит к церкви, бежит из последних сил, потому что знает - там, за старыми
кирпичными стенами, его взору откроется... Что именно откроется - этого словами
не объяснишь. Родное, необыкновенно - чудесное, таинственно - притягательное -
все близко к сути, но все же не то. И чем сильнее ему хочется увидеть, тем
труднее бежать: неведомая сила преграждает путь, заставляет напрасно перебирать
ногами.
Местность, увиденная во сне, была незнакома, но он не сомневался: там, за
пригорком, за полуразвалившейся церковью - его родная деревня. Странно. Четверть
века прошло с тех пор, как он приезжал туда за матерью, чтобы забрать ее к себе.
Несколько лет, как уже нет мамы, городская жизнь не просто захватила его - он
по-настоящему забыл, что когда-то жил в деревне. И вдруг - эта тоска. Особенно
она донимала поздними вечерами. Родные давно спали, все меньше светящихся окон в
доме напротив, помаленьку отступали заботы и тревоги - отступали без борьбы, ибо
знали: завтра утром они вернутся вновь. А на их место приходили бессонница и
тоска. И еще воспоминания. Он вдруг стал замечать, что все увиденное или
пережитое в детстве, помнилось до мельчайших подробностей. Старинный барский
сад, таинственный в своем запустении - для него это было лучшее место на свете.
Впрочем, нет. Разве меньше времени проводили они с ребятами на пруду. Кто первым
бросился в воду, когда тонула соседская Любка? До сих пор в ушах стоит крик
проходившей мимо женщины: "Люди! Ивансергеева Любка тонет!" А уже через минуту
Паша выносил на берег мокренькое тельце. Вот кто первым кинулся в воду - Паша.
Любка только всхлипывала, беззвучно шепча "мама" синими губами и крепко обхватив
ручонками загорелую Пашкину шею. Сколько же тогда нам было? Семь классов
закончили, точно.
Одно воспоминание цеплялось за другое, один эпизод вызывал к жизни другой - и
так почти всю ночь. Наконец он решил, что единственная возможность вернуть сон и
избавиться от тоски - поехать на родину. Просто и гениально. Там должны еще жить
его тетки, двоюродные братья и сестры. На машине пути - меньше шести часов.
Сказано, сделано. Пришлось, правда, выдержать атаки жены да провести
соответствующую беседу с сыном, горячо выражавшим нежелание "вставать ни свет,
ни заря и ехать в какую-то деревню"..
-Какую-то!? - с пафосом подвел итоги беседы отец. - Оттуда наши корни, а человек
без корней, это... Это не человек. Понял?
Но все это было уже вчера. А сегодня раннее воскресное утро, старенький
"Москвич" весело мчит папу и сына по шоссе. И чем ближе деревня, тем больше
волнуется отец. Картины встречи с близкими и знакомыми людьми, одна сердечнее
другой, теснятся в мозгу. Сын тем временем потихоньку щипал булку, торчавшую из
дорожной сумки.
- Ты, что никогда хлеба не ел?
- А куда им столько? Ну, колбасы - это я понимаю, а то хлеб...
- Дурачок, так в деревне люди хороший белый хлеб ценят, не то, что мы. Так вот и
ехали они - отец, с волнением ожидавший встречи с прошлым, и сын, недовольный
тем, что его разбудили так рано и что он не посмотрит футбол.
- Да ты не переживай, Стас! Ты знаешь, как в деревне теперь живут? У тетки
Полины посмотришь свой "Спартак" или что там еще будет? Пойми, мне очень хочется
тебя там показать, пусть посмотрят, какой сын у меня вырос.
- Что я картина, чтобы меня показывать? Думал, хоть сегодня отдохну, завтра в
школу топать.
Отец виновато вздохнул. Что поделаешь - молодость. Но вот справа показались
пятиэтажки на берегу большого водохранилища.
- Ты посмотри, Стас, вот это да! Когда уезжал, здесь поселочек был, а сейчас
смотри, настоящий город. Неплохо смотрится, правда?
- Господи, деревня деревней. Наш микрорайон раза в три больше этого города.
Стасу были непонятны восторги отца, и он, отщипнув кусок булки, закрыл глаза и
откинулся на сиденье. Еще минут через десять они свернули с дороги. Теперь
дорога шла вдоль небольшого леса.
- Здесь малины, ешь не хочу! Да открой ты глаза! И он запел что-то веселенькое,
но голос выдавал волнение. Стас улыбнулся:
- Первый признак старости - сентиментальность. Стареем, батя. Кстати, домов в
деревне много? Ты что, глухой? Домов, говорю, много?
- Что? А, домов... До войны мать говорила, больше двухсот было. Сейчас, конечно,
меньше. Но с полсотни, думаю, будет.
Миновали последний поворот. Вот и барский сад на пригорке. Но что за чушь такая?
Сад на месте, а где пруд, где, наконец, дом? Машина остановилась. Он вышел и
стал растерянно озираться вокруг. Сзади посвистывая, подошел Стас.
- Постой здесь, сынок. Ничего не понимаю. У сада, кажется, кто-то есть... Пойду
узнаю, что к чему.
У кустов шиповника стояли белые "Жигули". Мужчина и женщина рвали крупные ягоды
и бросали их в большую корзину. Женщина пару раз оглянулась в его сторону, что-
то зашептала своему спутнику. До него донеслось:
- Успеется, успеется. Говорила тебе, вчера нужно было ехать. Люди не дураки,
разнюхали. Рви быстрее.
Когда же он приблизился к ним, обернулась и очень даже приветливо спросила:
- За шиповником? Правильно, полезная ягода. Моему врач велел пить. А вы рвите,
ягод всем хватит.
- Не за шиповником я, - осипшим, глухим голосом произнес он. - Хотел сыну родные
места показать, приехали, а здесь будто сроду людей не было.
- В гости, значит? - Рассмеялась женщина. - Да тут уж поди пять лет ни одной
души нет. Кто помер, кто в город уехал... Постой, а ты, чей будешь? Я ведь
здешняя сама, а тебя не признаю. И она впервые с начала разговора оставила
шиповник в покое.
- Да это Кузьминичны сын, - вступил в разговор ее муж. - Как она сама - то?
- В восемьдесят седьмом схоронили.
- Ну, ничего, пожила, дай Бог каждому, - супруги повернувшись к кусту, принялись
опять за работу. И только женщина из-за плеча бросила напоследок: - Никого не
осталось. Была деревня, а вроде как и не было вовсе. Зато шиповник здесь
славный.
Он потоптался на месте, пытаясь продолжить разговор, но из этого ничего не
получилось. Повернувшись, пошел в сторону сада. Из машины донесся крик сына
- Па, ты чего? Никого ведь нет, поехали обратно. Может, к футболу успеем, - и
для верности посигналил.
- Сейчас, сынок, сейчас, как-то угодливо, будто виновен в чем-то, ответил он. -
Ты выйди, разомнись.
Кругом простирались бескрайние поля. Где-то в вышине звонко пел жаворонок. Надо
же, подумалось ему, когда здесь жил, все недосуг было посмотреть вокруг. Прав
оказался отец: помянешь еще меня, сын, однажды позовет тебя земля. Позовет, - и
никуда от этого не денешься. Говорил, когда провожал меня в город. А я спорил с
ним...
Мысли его были прерваны сигналами, которые настойчиво подавал Стас. В тишине,
стоявшей вокруг, они казались особенно громкими.
- Иду, иду.
Солнце катилось к закату. Машина плавно катила по автостраде. Чувствуя
приближение дома, оживился Стас.
- Дома расскажем - обсмеются, - весело тараторил он. - Ехали к тете Поле, а
приехали в поле. Ха-ха. Но ты особо не расстраивайся, мы из этих гостинцев дома
пир устроим, так что все в порядке. Бензина только жалко, правда, - и не
дождавшись ответа, сделал еще одну попытку вовлечь отца в разговор:
- А как эта деревня называется? Название чудное, забываю все. И вдруг осекся,
увидев, как по лицу отца, внезапно посеревшем, текли слезы.
- Пап, ты чего это? Я же не хотел... Я же не думал... Прости.
- Ничего, Стасик, я не обижаюсь. Это я... Это моя... Что хотел сказать отец, сын
так и не понял. А тот неумело вытер слезы, дал машине газ и произнес глухим
голосом, словно прощаясь с кем-то навеки:
- Кибень... Кибень называется.
|